ЧТО ДЕЛАТЬ
или о тех, кто мыслит будущее
11.10.2019
ЧТО ДЕЛАТЬ
или о тех, кто мыслит будущее
11.10.2019
Тело образует для души ее пространство, в котором она себя проявляет, видит и осмысляет. Каким бы критично-рациональным, порою нигилистическим и агрессивным ни был наш сегодняшний мир, хочется верить, что трансцендентальная составляющая его Бытия удержит мир от хаоса.
Каким бы критично-рациональным, порою нигилистическим и агрессивным ни был наш сегодняшний мир, хочется верить, что трансцендентальная составляющая его Бытия удержит мир от хаоса, что сам факт восприятия пространства, его чувственно-телесного переживания и осмысления повлечет за собой его дальнейшее открытие и позитивное преобразование. Тело образует для души ее пространство, в котором она себя проявляет, видит и осмысляет.
В метафорическом смысле, подобное произошло во времена древней Греции с Зевсом, видимым и невидимым одновременно, великим богом-громовержцем, который, обитая в эфире, владея небом и наделенный верховной властью над всем сущим, явил себя, создав многомерный мир и населив его богами, титанами и людьми. Однако, могущественный старец, не раз выступая в роли сердитого судьи по отношению к людям, не был всесилен. Созданное им детище, а также судьба людей и богов не были ему до конца подвластны. Рождение мысли и ее воплощение, напряженное, полное сопротивления со всех сторон, во многом трактовалось как стремление к обретению смысла, как путь, который предстояло пройти с неизвестным результатом никому, – ни тем, кто населял Олимп, ни тем, кто жил на земле. Будущее оставалось открытым и неизведанным. Так воздадим же мудрому из богов за то, что он научил нас самих «плести ковер своей жизни», стремясь к бесконечному познанию и добродетели.
Мы являемся свидетелями того, что мир, в котором мы живем, воспринимается нами как нечто постоянно меняющееся, требующее от нас неизменного включения в процесс осмысления происходящего. Изменяется не только привычный для глаза облик среды нашего обитания: города стремительно превращаются в мегаполисы, в места с развитой инфраструктурой, с мега-километровыми трассами дорог, с нитями наземных и подземных треков, которые функционально соединяют человека с объектом социальной значимости. Но в то же время мир нашего обитания все больше становится средой, восприятие которой все отчетливее опосредуется необходимостью технической обработки информации. Мы прежде всего фиксируем и просчитываем те факторы, которые с точки зрения соотнесенности отношений человека к душе и человека к человеку как представителей единой целевой культуры, имеют иные ценности.
Напротив, мы попадаем в пространство, где совершенно необходимым, с точки зрения социальной востребованности, становится соотношение человека к его вписанности в социальную модель общества, насколько он может быть успешным. Наш взор, наше внимание, наша энергия нацелены на то, чтобы просчитать степень результативности нашего существования в материальном эквиваленте. И это привело к тому, что наше намерение на познание мира видоизменило наш способ мышления – он стал похож чем-то на операционную машину, которая с помощью необходимых условий создает уравнение, затем алгоритм решения и, наконец, выдает окончательное неопровержимое суждение. Однако вопрос заключается в том, насколько эти решения удовлетворяют самой основной доминанте человеческой жизни с того самого момента, когда человек встал на путь познания себя и вселенной. Вопрос также заключается
в том, насколько эти решения не тормозят этот процесс и, тем более, не подменяют другими задачами, отражающими исключительно ценности потребительского общества. Каждый последующий шаг в выражении человеком своих мыслей может поставить под сомнение или подтвердить значимость тех взаимосвязей, которые сложились у него в результате общения с другими людьми
и миром в целом. В «Никомаховой этике» Аристотель выдвигал тезис о том,
что для счастья кроме добродетели необходимы и физические блага: здоровье, хорошее телосложение и материальное благосостояние. Поскольку отличительной чертой добродетели служит разумный элемент души, не позволяющий человеку впадать в крайность и предаваться порокам, то, стало быть, расточительность и скупость как проявление порочных характеристик, по Аристотелю, не могут вызывать в человеке чувство довольства и приводить к сознанию, что его поступки нравственно непогрешимы.
В метафорическом смысле, подобное произошло во времена древней Греции с Зевсом, видимым и невидимым одновременно, великим богом-громовержцем, который, обитая в эфире, владея небом и наделенный верховной властью над всем сущим, явил себя, создав многомерный мир и населив его богами, титанами и людьми. Однако, могущественный старец, не раз выступая в роли сердитого судьи по отношению к людям, не был всесилен. Созданное им детище, а также судьба людей и богов не были ему до конца подвластны. Рождение мысли и ее воплощение, напряженное, полное сопротивления со всех сторон, во многом трактовалось как стремление к обретению смысла, как путь, который предстояло пройти с неизвестным результатом никому, – ни тем, кто населял Олимп, ни тем, кто жил на земле. Будущее оставалось открытым и неизведанным. Так воздадим же мудрому из богов за то, что он научил нас самих «плести ковер своей жизни», стремясь к бесконечному познанию и добродетели.
Мы являемся свидетелями того, что мир, в котором мы живем, воспринимается нами как нечто постоянно меняющееся, требующее от нас неизменного включения в процесс осмысления происходящего. Изменяется не только привычный для глаза облик среды нашего обитания: города стремительно превращаются в мегаполисы, в места с развитой инфраструктурой, с мега-километровыми трассами дорог, с нитями наземных и подземных треков, которые функционально соединяют человека с объектом социальной значимости. Но в то же время мир нашего обитания все больше становится средой, восприятие которой все отчетливее опосредуется необходимостью технической обработки информации. Мы прежде всего фиксируем и просчитываем те факторы, которые с точки зрения соотнесенности отношений человека к душе и человека к человеку как представителей единой целевой культуры, имеют иные ценности.
Напротив, мы попадаем в пространство, где совершенно необходимым, с точки зрения социальной востребованности, становится соотношение человека к его вписанности в социальную модель общества, насколько он может быть успешным. Наш взор, наше внимание, наша энергия нацелены на то, чтобы просчитать степень результативности нашего существования в материальном эквиваленте. И это привело к тому, что наше намерение на познание мира видоизменило наш способ мышления – он стал похож чем-то на операционную машину, которая с помощью необходимых условий создает уравнение, затем алгоритм решения и, наконец, выдает окончательное неопровержимое суждение. Однако вопрос заключается в том, насколько эти решения удовлетворяют самой основной доминанте человеческой жизни с того самого момента, когда человек встал на путь познания себя и вселенной. Вопрос также заключается
в том, насколько эти решения не тормозят этот процесс и, тем более, не подменяют другими задачами, отражающими исключительно ценности потребительского общества. Каждый последующий шаг в выражении человеком своих мыслей может поставить под сомнение или подтвердить значимость тех взаимосвязей, которые сложились у него в результате общения с другими людьми
и миром в целом. В «Никомаховой этике» Аристотель выдвигал тезис о том,
что для счастья кроме добродетели необходимы и физические блага: здоровье, хорошее телосложение и материальное благосостояние. Поскольку отличительной чертой добродетели служит разумный элемент души, не позволяющий человеку впадать в крайность и предаваться порокам, то, стало быть, расточительность и скупость как проявление порочных характеристик, по Аристотелю, не могут вызывать в человеке чувство довольства и приводить к сознанию, что его поступки нравственно непогрешимы.
Каким бы критично-рациональным, порою нигилистическим и агрессивным ни был наш сегодняшний мир, хочется верить, что трансцендентальная составляющая его Бытия удержит мир от хаоса, что сам факт восприятия пространства, его чувственно-телесного переживания и осмысления повлечет за собой его дальнейшее открытие и позитивное преобразование. Тело образует для души ее пространство, в котором она себя проявляет, видит и осмысляет.
В метафорическом смысле, подобное произошло во времена древней Греции с Зевсом, видимым и невидимым одновременно, великим богом-громовержцем, который, обитая в эфире, владея небом и наделенный верховной властью над всем сущим, явил себя, создав многомерный мир и населив его богами, титанами и людьми. Однако, могущественный старец, не раз выступая в роли сердитого судьи по отношению к людям, не был всесилен. Созданное им детище, а также судьба людей и богов не были ему до конца подвластны. Рождение мысли и ее воплощение, напряженное, полное сопротивления со всех сторон, во многом трактовалось как стремление к обретению смысла, как путь, который предстояло пройти с неизвестным результатом никому, – ни тем, кто населял Олимп, ни тем, кто жил на земле. Будущее оставалось открытым и неизведанным. Так воздадим же мудрому из богов за то, что он научил нас самих «плести ковер своей жизни», стремясь к бесконечному познанию и добродетели.
Мы являемся свидетелями того, что мир, в котором мы живем, воспринимается нами как нечто постоянно меняющееся, требующее от нас неизменного включения в процесс осмысления происходящего. Изменяется не только привычный для глаза облик среды нашего обитания: города стремительно превращаются в мегаполисы, в места с развитой инфраструктурой, с мега-километровыми трассами дорог, с нитями наземных и подземных треков, которые функционально соединяют человека с объектом социальной значимости. Но в то же время мир нашего обитания все больше становится средой, восприятие которой все отчетливее опосредуется необходимостью технической обработки информации. Мы прежде всего фиксируем и просчитываем те факторы, которые с точки зрения соотнесенности отношений человека к душе и человека к человеку как представителей единой целевой культуры, имеют иные ценности.
Напротив, мы попадаем в пространство, где совершенно необходимым, с точки зрения социальной востребованности, становится соотношение человека к его вписанности
в социальную модель общества, насколько он может быть успешным. Наш взор, наше внимание, наша энергия нацелены на то, чтобы просчитать степень результативности нашего существования в материальном эквиваленте. И это привело к тому, что наше намерение на познание мира видоизменило наш способ мышления – он стал похож чем-то на операционную машину, которая с помощью необходимых условий создает уравнение, затем алгоритм решения и, наконец, выдает окончательное неопровержимое суждение. Однако вопрос заключается в том, насколько эти решения удовлетворяют самой основной доминанте человеческой жизни с того самого момента, когда человек встал на путь познания себя и вселенной. Вопрос также заключается
в том, насколько эти решения не тормозят этот процесс и, тем более, не подменяют другими задачами, отражающими исключительно ценности потребительского общества. Каждый последующий шаг в выражении человеком своих мыслей может поставить под сомнение или подтвердить значимость тех взаимосвязей, которые сложились у него в результате общения
с другими людьми и миром в целом.
В «Никомаховой этике» Аристотель выдвигал тезис о том, что для счастья кроме добродетели необходимы и физические блага: здоровье, хорошее телосложение
и материальное благосостояние. Поскольку отличительной чертой добродетели служит разумный элемент души, не позволяющий человеку впадать в крайность и предаваться порокам, то, стало быть, расточительность и скупость как проявление порочных характеристик, по Аристотелю, не могут вызывать в человеке чувство довольства и приводить к сознанию, что его поступки нравственно непогрешимы.
В метафорическом смысле, подобное произошло во времена древней Греции с Зевсом, видимым и невидимым одновременно, великим богом-громовержцем, который, обитая в эфире, владея небом и наделенный верховной властью над всем сущим, явил себя, создав многомерный мир и населив его богами, титанами и людьми. Однако, могущественный старец, не раз выступая в роли сердитого судьи по отношению к людям, не был всесилен. Созданное им детище, а также судьба людей и богов не были ему до конца подвластны. Рождение мысли и ее воплощение, напряженное, полное сопротивления со всех сторон, во многом трактовалось как стремление к обретению смысла, как путь, который предстояло пройти с неизвестным результатом никому, – ни тем, кто населял Олимп, ни тем, кто жил на земле. Будущее оставалось открытым и неизведанным. Так воздадим же мудрому из богов за то, что он научил нас самих «плести ковер своей жизни», стремясь к бесконечному познанию и добродетели.
Мы являемся свидетелями того, что мир, в котором мы живем, воспринимается нами как нечто постоянно меняющееся, требующее от нас неизменного включения в процесс осмысления происходящего. Изменяется не только привычный для глаза облик среды нашего обитания: города стремительно превращаются в мегаполисы, в места с развитой инфраструктурой, с мега-километровыми трассами дорог, с нитями наземных и подземных треков, которые функционально соединяют человека с объектом социальной значимости. Но в то же время мир нашего обитания все больше становится средой, восприятие которой все отчетливее опосредуется необходимостью технической обработки информации. Мы прежде всего фиксируем и просчитываем те факторы, которые с точки зрения соотнесенности отношений человека к душе и человека к человеку как представителей единой целевой культуры, имеют иные ценности.
Напротив, мы попадаем в пространство, где совершенно необходимым, с точки зрения социальной востребованности, становится соотношение человека к его вписанности
в социальную модель общества, насколько он может быть успешным. Наш взор, наше внимание, наша энергия нацелены на то, чтобы просчитать степень результативности нашего существования в материальном эквиваленте. И это привело к тому, что наше намерение на познание мира видоизменило наш способ мышления – он стал похож чем-то на операционную машину, которая с помощью необходимых условий создает уравнение, затем алгоритм решения и, наконец, выдает окончательное неопровержимое суждение. Однако вопрос заключается в том, насколько эти решения удовлетворяют самой основной доминанте человеческой жизни с того самого момента, когда человек встал на путь познания себя и вселенной. Вопрос также заключается
в том, насколько эти решения не тормозят этот процесс и, тем более, не подменяют другими задачами, отражающими исключительно ценности потребительского общества. Каждый последующий шаг в выражении человеком своих мыслей может поставить под сомнение или подтвердить значимость тех взаимосвязей, которые сложились у него в результате общения
с другими людьми и миром в целом.
В «Никомаховой этике» Аристотель выдвигал тезис о том, что для счастья кроме добродетели необходимы и физические блага: здоровье, хорошее телосложение
и материальное благосостояние. Поскольку отличительной чертой добродетели служит разумный элемент души, не позволяющий человеку впадать в крайность и предаваться порокам, то, стало быть, расточительность и скупость как проявление порочных характеристик, по Аристотелю, не могут вызывать в человеке чувство довольства и приводить к сознанию, что его поступки нравственно непогрешимы.
Картины венгерского художника Миклоша Шимона
У человека, активно осваивающего материальное пространство и принадлежащего к обществу, в котором доминирует чувство наслаждения от получения материального достатка, сам процесс восприятия мира постепенно снисходит до позиции, когда человек руководствуется положениями, отражающими доступность социального приобретения. В подобной ситуации действительное изыскание, познание мира сводится к расшифровыванию событий, в основе которых лежит некая «структура», «компьютерная программа», которые сводят телесные переживания практически к нулевой точке. Наша способность объемного видения мира купируется тем, что нам кажется, что мир предметов, стоящих в поле нашего внимания, конечен. Хотя на самом деле он частичен, поскольку не позволяет нам увидеть вещь в пространстве. Мы видим предмет, обладающий формой, линией, цветом, догадываемся о его вкусовых качествах, имеем представление о температурных свойствах, технических характеристиках, но мы не пытаемся высвободить его другие черты, потому что созерцание предмета, как предмета обладания не вызывает в нас чувство переплетения с миром. Андре Маршан писал: «В лесу у меня часто возникало чувство, что это я не я смотрю на лес, на деревья. Я ощущал в определенные дни, что это деревья меня разглядывают и говорят, обращаясь ко мне… Я думаю, что художник должен быть пронизан, проникнут универсумом и не желать обратного. Я жду состояния внутреннего затопления, погружения. Я, может быть, пишу картины для того, чтобы возникнуть» (Мерло-Понти «Око и дух»).
У человека, активно осваивающего материальное пространство и принадлежащего к обществу, в котором доминирует чувство наслаждения от получения материального достатка, сам процесс восприятия мира постепенно снисходит до позиции, когда человек руководствуется положениями, отражающими доступность социального приобретения. В подобной ситуации действительное изыскание, познание мира сводится к расшифровыванию событий, в основе которых лежит некая «структура», «компьютерная программа», которые сводят телесные переживания практически к нулевой точке. Наша способность объемного видения мира купируется тем, что нам кажется, что мир предметов, стоящих в поле нашего внимания, конечен. Хотя на самом деле он частичен, поскольку не позволяет нам увидеть вещь в пространстве. Мы видим предмет, обладающий формой, линией, цветом, догадываемся о его вкусовых качествах, имеем представление о температурных свойствах, технических характеристиках, но мы не пытаемся высвободить его другие черты, потому что созерцание предмета, как предмета обладания не вызывает в нас чувство переплетения с миром. Андре Маршан писал: «В лесу у меня часто возникало чувство, что это я не я смотрю на лес, на деревья. Я ощущал в определенные дни, что это деревья меня разглядывают и говорят, обращаясь ко мне. Я думаю, что художник должен быть пронизан, проникнут универсумом и не желать обратного. Я жду состояния внутреннего затопления, погружения. Я, может быть, пишу картины для того, чтобы возникнуть» (Мерло-Понти «Око и дух»).
В Французский философ Мерло-Понти развивал идею, что «я суть видящее-видимое», что сам факт видения рождает в нашем теле отклик, который затем проецируется на другие тела, предметы. Таким образом создается магическая цепочка из множества взаимосвязей, чтобы засвидетельствовать существование пространства Бытия, его протяженность, которую рождают наши тела. И мир холодной рассудочности и голого прагматизма теряет свою полновесность, уступая место «универсуму чувственно-телесных сущностей». Таким, на наш взгляд, был мир, представленный в древнегреческой мифологии. Боги, полубоги, титаны, люди – все они пребывали сразу в один и тот же момент и повсюду, проникая
в самые тайные, скрытые места вселенной и души героя, снимая ограничения
в пространстве и времени и делая картину мира развернутой и многомерной.
Arts-therapy как художественное пространство, порождающее особый модус мышления, настраивает на позитивное восприятие Бытия, открытое к поискам, экспериментам, допуская многообразие технических приемов и методов: будь то работа с линией, цветом и светом, с перспективой или глубиной. И вопрос здесь не стоит в том, чтобы держаться вплотную к передаче видимого, добиться идеального подобия предмета с помощью знаний о законах живописи, сколько в том, чтобы раскрыть связь между человеком-видящим и одновременно создающим мир вокруг себя и в себе, чтобы продемонстрировать, как, казалось бы, давно изученное пространство с известными нам критериями построения может перестать быть в одночасье простым и доступным, одномерным и одноплоскостным.
И это открытие в себе происходит в момент слияния видящего и видимого, в момент физического делания, когда рука с помощью кисти касается полотна или когда мы всецелостно погружаемся в движение, когда, по словам Мерло-Понти,
«я не осматриваю пространство извне, с точки зрения внешнего охвата, оно видится мне изнутри и целиком меня в себя включает, в конечном счете находится вокруг нас, а не перед нами».
в самые тайные, скрытые места вселенной и души героя, снимая ограничения
в пространстве и времени и делая картину мира развернутой и многомерной.
Arts-therapy как художественное пространство, порождающее особый модус мышления, настраивает на позитивное восприятие Бытия, открытое к поискам, экспериментам, допуская многообразие технических приемов и методов: будь то работа с линией, цветом и светом, с перспективой или глубиной. И вопрос здесь не стоит в том, чтобы держаться вплотную к передаче видимого, добиться идеального подобия предмета с помощью знаний о законах живописи, сколько в том, чтобы раскрыть связь между человеком-видящим и одновременно создающим мир вокруг себя и в себе, чтобы продемонстрировать, как, казалось бы, давно изученное пространство с известными нам критериями построения может перестать быть в одночасье простым и доступным, одномерным и одноплоскостным.
И это открытие в себе происходит в момент слияния видящего и видимого, в момент физического делания, когда рука с помощью кисти касается полотна или когда мы всецелостно погружаемся в движение, когда, по словам Мерло-Понти,
«я не осматриваю пространство извне, с точки зрения внешнего охвата, оно видится мне изнутри и целиком меня в себя включает, в конечном счете находится вокруг нас, а не перед нами».
В Французский философ Мерло-Понти развивал идею, что «я суть видящее-видимое», что сам факт видения рождает в нашем теле отклик, который затем проецируется на другие тела, предметы. Таким образом создается магическая цепочка из множества взаимосвязей, чтобы засвидетельствовать существование пространства Бытия, его протяженность, которую рождают наши тела. И мир холодной рассудочности
и голого прагматизма теряет свою полновесность, уступая место «универсуму чувственно-телесных сущностей». Таким,
на наш взгляд, был мир, представленный
в древнегреческой мифологии. Боги, полубоги, титаны, люди – все они пребывали сразу в один и тот же момент и повсюду, проникая в самые тайные, скрытые места вселенной и души героя, снимая ограничения в пространстве и времени и делая картину мира развернутой и многомерной.
Arts-therapy как художественное пространство, порождающее особый модус мышления, настраивает на позитивное восприятие Бытия, открытое к поискам, экспериментам, допуская многообразие технических приемов и методов: будь то работа
с линией, цветом и светом, с перспективой или глубиной. И вопрос здесь не стоит
в том, чтобы держаться вплотную к передаче видимого, добиться идеального подобия предмета с помощью знаний о законах живописи, сколько в том, чтобы раскрыть связь между человеком-видящим и одновременно создающим мир вокруг себя
и в себе, чтобы продемонстрировать, как, казалось бы, давно изученное пространство с известными нам критериями построения может перестать быть в одночасье простым и доступным, одномерным и одноплоскостным. И это открытие в себе происходит в момент слияния видящего и видимого, в момент физического делания, когда рука с помощью кисти касается полотна или когда мы всецелостно погружаемся
в движение, когда, по словам Мерло-Понти,
«я не осматриваю пространство извне,
с точки зрения внешнего охвата, оно видится мне изнутри и целиком меня в себя включает, в конечном счете находится вокруг нас, а не перед нами».
и голого прагматизма теряет свою полновесность, уступая место «универсуму чувственно-телесных сущностей». Таким,
на наш взгляд, был мир, представленный
в древнегреческой мифологии. Боги, полубоги, титаны, люди – все они пребывали сразу в один и тот же момент и повсюду, проникая в самые тайные, скрытые места вселенной и души героя, снимая ограничения в пространстве и времени и делая картину мира развернутой и многомерной.
Arts-therapy как художественное пространство, порождающее особый модус мышления, настраивает на позитивное восприятие Бытия, открытое к поискам, экспериментам, допуская многообразие технических приемов и методов: будь то работа
с линией, цветом и светом, с перспективой или глубиной. И вопрос здесь не стоит
в том, чтобы держаться вплотную к передаче видимого, добиться идеального подобия предмета с помощью знаний о законах живописи, сколько в том, чтобы раскрыть связь между человеком-видящим и одновременно создающим мир вокруг себя
и в себе, чтобы продемонстрировать, как, казалось бы, давно изученное пространство с известными нам критериями построения может перестать быть в одночасье простым и доступным, одномерным и одноплоскостным. И это открытие в себе происходит в момент слияния видящего и видимого, в момент физического делания, когда рука с помощью кисти касается полотна или когда мы всецелостно погружаемся
в движение, когда, по словам Мерло-Понти,
«я не осматриваю пространство извне,
с точки зрения внешнего охвата, оно видится мне изнутри и целиком меня в себя включает, в конечном счете находится вокруг нас, а не перед нами».
Рис. 1. Миклош Шимон, «Zatonion», 2005 г.
Рис. 1. Миклош Шимон,
«Zatonion», 2005 г.
«Zatonion», 2005 г.
В работах венгерского художника Шимона Миклоша и болгарской художницы Снежанки Стояновой видение и художественная передача пространства воды обретает свою уникальную неповторимость. Для Миклоша (рис. 1) это втягивающее внимание мандала, наполненная трансцендентальной глубиной, упругостью и напряженной игрой цветовых пятен, благодаря которым на полотне создается «движение» воды, воздуха, передается ощущение неустойчивости лодок. Для Снежанки вода (рис. 2) – это пространство движения, игра легких форм и светлых тонов. Отражение парусников и облаков уравновешивает мир воды и мир неба, море «впитывает» в себя другие образы, становясь частью того, что, как в зеркале, видит себя в нем.
Возвращаясь к древнегреческой культуре, к одному из самых признанных ее поэтов и философов, Гомеру, к его произведениям «Илиада» и «Одиссей», думается, что в них Гомер сумел создать поэтическое пространство, существование которого покоилось на том, что мысль, побуждающая героя к действию, рождает в теле отклик как естественную необходимость проявления души в мире. В «Одиссее» Гомер «отправил» путешествовать Одиссея после взятия Трои на целых десять лет. Казалось бы, прозаическая концепция романа – главный герой Одиссей собирается в поход на Трою и оставляет свою жену Пенелопу с малолетним сыном Телемахом на руках. Однако, это всего лишь контур видимого, своего рода «пунктир», который обрастает «кожей, сосудами и мышцами». Десять лет сказочных фантастичных приключений, выпавших на долю любимца Афины и его спутников, до сих пор будоражат воображение. Каждый раз разворачивая эпические картины невероятно сложных ситуаций, ставящих героев на грань жизни и смерти, Гомер показывает, как бьется человеческий разум над разрешением задачи, как ищет постижение вещей, освобождая их от внешней оболочки, как вступают в битву жестокие чудовища и всемогущие боги, как все стихии – земля, вода, огонь, воздух и металл – создают неразрывное пространство, в котором главным персонажем является событие, путь, творящийся в данный момент и мыслящий себя в будущем как истина, как универсальное Бытие. Мир для художника, скульптора, поэта, живущего тысячелетия назад или в сегодняшние дни, не может, на наш взгляд, быть чем-то исчерпанным, законченным и завершенным, так и произведения, им создающиеся – это творения, в которых человек выступает как создающий и создаваемое, а, стало быть, его произведения не заканчиваются там, где ставится «финальная» точка, они только начинают свое существование…
Возвращаясь к древнегреческой культуре, к одному из самых признанных ее поэтов и философов, Гомеру, к его произведениям «Илиада» и «Одиссей», думается, что в них Гомер сумел создать поэтическое пространство, существование которого покоилось на том, что мысль, побуждающая героя к действию, рождает в теле отклик как естественную необходимость проявления души в мире. В «Одиссее» Гомер «отправил» путешествовать Одиссея после взятия Трои на целых десять лет. Казалось бы, прозаическая концепция романа – главный герой Одиссей собирается в поход на Трою и оставляет свою жену Пенелопу с малолетним сыном Телемахом на руках. Однако, это всего лишь контур видимого, своего рода «пунктир», который обрастает «кожей, сосудами и мышцами». Десять лет сказочных фантастичных приключений, выпавших на долю любимца Афины и его спутников, до сих пор будоражат воображение. Каждый раз разворачивая эпические картины невероятно сложных ситуаций, ставящих героев на грань жизни и смерти, Гомер показывает, как бьется человеческий разум над разрешением задачи, как ищет постижение вещей, освобождая их от внешней оболочки, как вступают в битву жестокие чудовища и всемогущие боги, как все стихии – земля, вода, огонь, воздух и металл – создают неразрывное пространство, в котором главным персонажем является событие, путь, творящийся в данный момент и мыслящий себя в будущем как истина, как универсальное Бытие. Мир для художника, скульптора, поэта, живущего тысячелетия назад или в сегодняшние дни, не может, на наш взгляд, быть чем-то исчерпанным, законченным и завершенным, так и произведения, им создающиеся – это творения, в которых человек выступает как создающий и создаваемое, а, стало быть, его произведения не заканчиваются там, где ставится «финальная» точка, они только начинают свое существование…
В работах венгерского художника Шимона Миклоша и болгарской художницы Снежанки Стояновой видение и художественная передача пространства воды обретает свою уникальную неповторимость. Для Миклоша (рис. 1) это втягивающее внимание мандала, наполненная трансцендентальной глубиной, упругостью и напряженной игрой цветовых пятен, благодаря которым на полотне создается «движение» воды, воздуха, передается ощущение неустойчивости лодок. Для Снежанки вода (рис. 2) – это пространство движения, игра легких форм и светлых тонов. Отражение парусников и облаков уравновешивает мир воды и мир неба, море «впитывает» в себя другие образы, становясь частью того, что, как в зеркале, видит себя в нем.
Возвращаясь к древнегреческой культуре, к одному из самых признанных ее поэтов и философов, Гомеру, к его произведениям «Илиада» и «Одиссей», думается, что в них Гомер сумел создать поэтическое пространство, существование которого покоилось на том, что мысль, побуждающая героя к действию, рождает в теле отклик как естественную необходимость проявления души в мире. В «Одиссее» Гомер «отправил» путешествовать Одиссея после взятия Трои на целых десять лет. Казалось бы, прозаическая концепция романа – главный герой Одиссей собирается в поход на Трою и оставляет свою жену Пенелопу с малолетним сыном Телемахом на руках. Однако, это всего лишь контур видимого, своего рода «пунктир», который обрастает «кожей, сосудами и мышцами». Десять лет сказочных фантастичных приключений, выпавших на долю любимца Афины и его спутников, до сих пор будоражат воображение. Каждый раз разворачивая эпические картины невероятно сложных ситуаций, ставящих героев на грань жизни и смерти, Гомер показывает, как бьется человеческий разум над разрешением задачи, как ищет постижение вещей, освобождая их от внешней оболочки, как вступают в битву жестокие чудовища и всемогущие боги, как все стихии – земля, вода, огонь, воздух и металл – создают неразрывное пространство, в котором главным персонажем является событие, путь, творящийся в данный момент и мыслящий себя в будущем как истина, как универсальное Бытие. Мир для художника, скульптора, поэта, живущего тысячелетия назад или в сегодняшние дни, не может,
на наш взгляд, быть чем-то исчерпанным, законченным и завершенным, так и произведения, им создающиеся – это творения, в которых человек выступает как создающий и создаваемое, а, стало быть, его произведения не заканчиваются там, где ставится «финальная» точка, они только начинают свое существование…
Возвращаясь к древнегреческой культуре, к одному из самых признанных ее поэтов и философов, Гомеру, к его произведениям «Илиада» и «Одиссей», думается, что в них Гомер сумел создать поэтическое пространство, существование которого покоилось на том, что мысль, побуждающая героя к действию, рождает в теле отклик как естественную необходимость проявления души в мире. В «Одиссее» Гомер «отправил» путешествовать Одиссея после взятия Трои на целых десять лет. Казалось бы, прозаическая концепция романа – главный герой Одиссей собирается в поход на Трою и оставляет свою жену Пенелопу с малолетним сыном Телемахом на руках. Однако, это всего лишь контур видимого, своего рода «пунктир», который обрастает «кожей, сосудами и мышцами». Десять лет сказочных фантастичных приключений, выпавших на долю любимца Афины и его спутников, до сих пор будоражат воображение. Каждый раз разворачивая эпические картины невероятно сложных ситуаций, ставящих героев на грань жизни и смерти, Гомер показывает, как бьется человеческий разум над разрешением задачи, как ищет постижение вещей, освобождая их от внешней оболочки, как вступают в битву жестокие чудовища и всемогущие боги, как все стихии – земля, вода, огонь, воздух и металл – создают неразрывное пространство, в котором главным персонажем является событие, путь, творящийся в данный момент и мыслящий себя в будущем как истина, как универсальное Бытие. Мир для художника, скульптора, поэта, живущего тысячелетия назад или в сегодняшние дни, не может,
на наш взгляд, быть чем-то исчерпанным, законченным и завершенным, так и произведения, им создающиеся – это творения, в которых человек выступает как создающий и создаваемое, а, стало быть, его произведения не заканчиваются там, где ставится «финальная» точка, они только начинают свое существование…
Рис. 2. Снежанка Стоянова, «Sozopol», 1985 г.
Рис. 2. Снежанка Стоянова,
«Sozopol», 1985 г.
«Sozopol», 1985 г.
Литература
- Мерло-Понти М. Око и дух / М. Мерло – Понти; пер. с фр., предисл. и коммент. А.В. Густыря. – М.: Искусство, 1992
- Гомер. Одиссея / пер. с древнегреческого В. Жуковского. – М.: АСТ, 2010
- Аристотель. Никомахова этика / пер. Н. Брагинской. – М.: Эксмо-Пресс, 1997
Версия для печати:
Републикация части материала, не превышающей по объему 25% исходной статьи, допускается с обязательным указанием автора и гиперссылкой на адрес полнотекстового материала на сайте art-in-psychology.com
Републикация части материала, не превышающей по объему 25% исходной статьи, допускается с обязательным указанием автора и гиперссылкой на адрес полнотекстового материала на сайте art-in-psychology.com
